Московский университет и его культурно-историческая роль

Особенно велика роль, которая выпала на долю “старейшего” — Московского университета. В течение 30-х и 40-х годов он группировал вокруг себя кадры русской интеллигенции, он диктовал общественные лозунги и руководил культурной деятельностью. Деятельность Грановского, жизнь московских кружков, начало критической деятельности Белинского и первые шаги публицистической деятельности Герцена — все это яркое и типичное для интересующей нас эпохи, связано с Московским университетом. Уже в 30-х годах, когда “новые” профессора, представители новых взглядов, встречались еще единицами (упомянем здесь о профессорах Павлове и Надеждине), университет оказывал громадное влияние на молодежь. Для характеристики тогдашнего настроения достаточно вспомнить восторженные страницы из “Былого и Дум” Герцена.

Около университета группировались кружки, которые сыграли такую крупную роль в истории нашего общественного и литературного развития; особенно выделялись кружки Станкевича и Герцена. Передовое студенчество изучало здесь новейшую немецкую философию, знакомилось с великими завоеваниями социалистической мысли и, естественно, обращало внимание на “проклятые вопросы” окружающей действительности. Еще недавно прогремело декабрьское вооруженное восстание, и молодежь жаждала идти по следам Рылеева и Пестеля. Сам университет, научно-образовательный центр прежде всего, создавал известное общественное настроение.

Герцен так выражает эту мысль: “С другой стороны, научный интерес не успел еще выродиться в доктринаризм; наука не отвлекала от вмешательства в жизнь, страдавшую вокруг. Это сочувствие с нею необыкновенно поднимало гражданскую нравственность студентов. Мы и наши товарищи говорили в аудитории открыто все, что приходило в голову; тетради запрещенных стихов ходили из рук в руки, запрещенные книги читались с комментариями...”. Но чувства общественного протеста не могли еще долго вылиться в определенные формы; окружающие условия разбивали в корне все теории.

Однако, уже в эту раннюю пору истории студенчества оно отдало свою дань и начало мартиролог университетских борцов за свободу. В 1833 году предан был суду кружок Сунгурова, обвиненный в намерении составить тайное общество, в преступных разговорах; за это члены кружка, как бы предваряя будущую участь своих потомков — товарищей 90-х годов, были сданы в солдаты и отправлены в Оренбург. Еще серьезнее было дело в Киевском университете, где в 1837—38 гг. были обнаружены следы польской революционной пропаганды; университет был закрыт, и все студенты уволены. Через несколько месяцев университет был открыт, но, как замечает историк университета профессор Владимирский-Буданов, “университет вышел из тяжкого состояния не без громадных потерь; он лишился половины своих преподавателей и почти всех студентов”.

40-е годы составляют эпоху в истории нашего общества. С этим знаменательным периодом связаны представления о тех ранних стадиях общественного движения, о тех гуманистических началах, которые предваряли и в известной степени подготовляли последующие времена “бури и натиска”; 40-е годы были “весенним” периодом в истории нашей дворянской интеллигенции. В 40-е годы были заложены и прочные фундаменты истинно-научного знания: с этого времени можно говорить о начале самостоятельной университетской науки, о правильном ходе занятий. Вспомним, что в эту эпоху выступали Грановский и Кудрявцев, Буслаев и Тихонравов, С.Соловьев, Кавелин, Пирогов и многие другие. Новые профессора выступили не только “учителями наук”, но несли и общественную миссию.

“Наши профессора,— говорит Герцен, — привезли с собой... горячую веру в науку и людей; они сохранили весь пыл юности, и кафедры для них были светлыми налоями, с которых они были призваны благовестить истину; они являлись в аудитории не цеховыми учеными, а миссионерами человеческой религии”.